Валерий Генде-Роте. ПУБЛИКАЦИИ. 1990-е годы.

Валерий Генде-Роте. ПУБЛИКАЦИИ. 1990-е годы.
«Свой ракурс». Интервью В. Генде-Роте газете "Советская культура", 4 августа 1990 года читать здесь

СВОЙ РАКУРС (текст статьи)

Какие знакомые, какие прекрасные лица! И ни одного парадного портрета, льстящего или приукрашивающего. Неожиданный характерный жест, поза, выражение глаз, тонко переданная, неразрушенная атмосфера… Это своя точка зрения, свой неповторимый взгляд. Так видит мир и людей Валерий Генде-Роте, остановивший для нас эти несколько мгновений.

– Валерий Альбертович, вы профессионально занимаетесь фотографией более тридцати лет. Верите ли вы, что фотография способна реально повлиять на действительность, на общественное мнение? То есть имеет ли она, помимо чисто прикладной (информационной, развлекательной) функции, функцию общественную?

– Фотография, как и политика, – искусство возможного. Поэтому для начала немного крамольный, но свежий и показательный пример. 12 июня, открывая заседание Совета Национальностей РСФСР, Б. Н. Ельцин заявил о примирении с Президентом СССР и сказал: «…мы шагнули друг другу навстречу, протянули руки навстречу друг другу…». Но ни в одном издании не появилось снимка, отражающего факт примирения: рукопожатие Горбачева и Ельцина. Композиция, ракурс, освещение значения не имеют, тут важно совсем другое. Люди, глядя на такой снимок, могли бы мысленно построить драматургию предшествующих событий: встреча, разговор, быть может, споры, несогласия и, наконец, примирение и это рукопожатие, где можно рассмотреть и выражение глаз, и мимику. Такой фотофакт действовал бы сильнее любых слов. Но он не появился – и остались вопросы. По-моему, это свидетельство явной недооценки именно общественного значения фотографии.
Кстати, я не знаю, есть ли у нашего Президента личный фотограф, но сведущие люди говорили, что президента Буша непрерывно снимают четыре фотографа. Они фиксируют все. От исторических событий до мельчайших деталей самого обычного дня. То же самое и у президентов Франции. Ведь имидж главы государства – с этим, надеюсь, никто спорить не станет – очень важен, а фотографии – немаловажная его составляющая. А получается так, что самые интересные, нестандартные снимки Михаила Сергеевича наши издания перепечатывают из иностранных источников.

Несколько лет назад мы с американским режиссером Милошем Форманом разговаривали о фотографии, ее общественном значении. И он сказал тогда, что огромную роль в развитии пацифистских, антивоенных настроений в американском обществе во время вьетнамской войны сыграли как раз средства визуальные: кинохроника, телевидение и особенно документальные фотографии. Такие, скажем, как известные всему миру кадры: расстрел вьетнамского патриота, или полыхающие соломенные хижины, или люди, обожженные напалмом, и, что особенно сильно потрясло американцев, они увидели, как их мальчики плачут на войне. «Если бы – сказал тогда Форман – советские средства массовой информации печатали правдивые фотоматериалы о вашей афганской войне, то война бы эта давно бы кончилась». А разговор наш происходил задолго до февраля 1989 года.

А Чернобыль? Сколько прошло времени – не день, не два, гораздо больше, прежде чем появился первый снимок. Да и то не очень вразумительный, по которому невозможно было судить о реальных масштабах катастрофы.

– Не из-за того ли это происходит, что у фотографии теперь появился могущественный конкурент – телевидение? Пока выйдет газета с самым сенсационным репортажем – миллионы телезрителей увидят все своими глазами на домашнем экране.

– За последние три десятка изменилось очень многое. Я вспоминаю, как в апреле 1961 года снимал встречу в Москве первого космонавта. Тогда шеф мой, Николай Васильевич Кузовкин, главный редактор фотохроники ТАСС, стремился к тому, чтобы наши снимки уходили в эфир раньше американских. После отъезда кортежа машин с Хрущевым и Гагариным с аэродрома, пока я спускался, прямо перед аэровокзалом сел вертолет, который перенес меня на аэровокзал на Ленинградском шоссе, там ждала тассовская машина, и я успел снять встречу на Красной площади…

Теперь, когда развились всемирные сети связи, гонка, по-моему, смысла почти не имеет. Стимул пропал. Вездесущие телевизионщики при нормальном порядке вещей, конечно же, успеют раньше. Необходимо четко разобраться в качественном различии фотографии от ТВ. По телевидению вы посмотрели, получили информацию и забыли, в лучшем случае помните смутно. Фотография же – документ, к которому можно вернуться, который лежит перед вами, и чем больше вы его рассматриваете, тем больше возникает ассоциаций, эмоций, мыслей, вопросов. Фотография, насыщенная информацией хорошо сделанная с художественной точки зрения, живет долго. Она способна жить долго, приобретая с годами новые грани, расширяя границы первоначального смысла и значения.

Происходит видоизменение, процесс приспособления к новым условиям. Если раньше о знаменитом «Лайфе» говорили, что достаточно раскрыть последний номер этого журнала – и вы узнаете, что где в мире произошло, то ныне «Лайф» в корне изменил условия игры. Его создатели могут придумать такую, допустим, тему «Кабинеты президентов разных стран мира». И такая серия была сделана. И наш фотограф снял кабинет Брежнева. Эти фотографии, согласитесь, давали пищу для размышлений.

Это совершенно другой качественный подход, новая концепция. Мы, к сожалению, перестраиваемся очень и очень туго, никак не можем преодолеть наши стереотипы.

– Здесь есть одна фотография, известная всем, – лицо рапортующего Гагарина. На снимке, который вы нам дали, нижний край кадра опущен, и на нем виден затылок Хрущева…

– Это многострадальный снимок! Сначала его обрезали, мотивируя тем, что главу государства нельзя снимать сзади. Но вскоре и лицо бывшего генерального секретаря надолго исчезло со страниц наших изданий. Только совсем недавно, почти через тридцать лет, этот снимок удалось напечатать в первозданном виде. Не могу не вспомнить съемку генерала де Голля. Это была специальная командировка в Париж. Аудиенцию мне предоставили на одну минуту. Обычно де Голль не давал согласия на съемку. Пресс-атташе месье Пьероль предупредил, что из-за болезни глаз президента пользоваться вспышкой не рекомендуется. Пробыл я в кабинете в три раза дольше. А потом в приемной по отечественной нашей привычке решил прояснить важные, как мне казалось, подробности. «Снимки предназначены для печати, кто будет выбирать?» – осведомился я. Мне сказали: «Раз вы делали снимки, значит, и выбирать вам». «Господин президент немолодой человек, он, вероятно, предпочитает отретушированные снимки?» – не унимался я. На что любезный месье Пьероль ответил: «Мой генерал (так французы называли своего президента) не кинозвезда, он в ретуши не нуждается». Думаю, комментарии тут излишни.

– А в какой форме проявляла себя цензура в фотографии?

– Думаю, вы слышали о таком приеме, как ретушь «лишних» действующих лиц, вынужденное кадрирование. До сих пор не изжиты некоторые старые привычки. Сам я стал профессионалом, когда только-только начало уходить в прошлое безраздельное господство постановочной фотографии – случалось, репортер ездил не только с фотокамерой, но и с приличным костюмом, рубашкой и галстуком для будущего объекта съемки. Мы, имею ввиду и своих сверстников-коллег, стремились уже снимать живую, реальную жизнь. Но всегда находились люди, которые очень заботились, чтобы мы, а тем более потенциальные зрители, не увидели то, что с их точки зрения, не положено. Не забывайте, что фотограф прежде всего должен иметь возможность сделать снимок, так сказать, получить «доступ». Когда бывший член Политбюро Гейдар Алиев командовал спасательными работами в Новороссийске по ликвидации аварии на «Адмирале Нахимове», он сказал присутствовавшим корреспондентам: «Снимайте все что угодно, все разрешено». А на месте это выглядело совсем иначе. Когда репортер ехал на катере вместе с водолазами и поднимал аппарат, за спиной возникал сотрудник соответствующих органов и говорил: «Алиев там, на берегу, а я здесь. Ничего не снимайте». Из положения каждый выходил по-своему, например, локтем нажимал на спуск фотоаппарата-широкоугольника, делая вид, что не снимает.

Таких случаев можно привести сколько угодно. Что говорить об экстраординарных событиях, если в обыденной жизни постоянно наталкиваешься на сопротивление. Попробуйте просто снять очередь у магазина напротив – или по шее дадут, или пленку засветят, или фотоаппарат сломают. У нас до сих пор человек с фотоаппаратом – это что-то вроде шпиона.

– Но стоит ли рисковать, биться, пускаться на разнообразные ухищрения, тратить нервы и силы, если почти в любой редакции выберут снимок нейтральный, невыразительный, наименее эмоциональный?

– Если бы газеты рвали друг у друга актуальные, острые, нестандартные фотографии – тогда стоило бы. Во всем мире репортер лезет в самое пекло – такой снимок обязательно оценят. Наши сидят и ждут указаний. Исключения из этого правила можно по пальцам пересчитать. Да и материальное стимулирование на нуле. Знаете, сколько сейчас платят за снимок в газете? От пяти до пятнадцати рублей. Можно это хоть как-то соотнести с затратами?

Хороший снимок требует высокого профессионального уровня, долгой вдумчивой работы, изобретательности, терпения. Эти качества до сих пор как раз противоречили нашей фотографической системе. Разве может фотограф, придя на пять минут, сделать настоящий портрет, разве человек раскроется перед ним? Нет, конечно.

Целые сутки в поезде «Прага – Москва» проговорил с Аркадием Райкиным и сфотографировал его с женой в окне нашего вагона на память. Долго-долго уговаривал Мравинского – он терпеть не мог посторонних на своих репетициях. Альберто Моравиа сразу же предупредил о своем отношении к фотоискусству: «Ваша фотография ничего не стоит, потому что ее слишком много». Но все-таки согласился на съемку и, как я потом узнал, остался доволен.

А с Петром Леонидовичем Капицей мы, смею сказать, дружили почти двадцать восемь лет. Познакомились на вручении Нобелевской премии Ландау. Снимал его очень много – и дома, и в институте, и в других самых неожиданных местах, например, позирующим в мастерской скульптора, с семьей, в одиночестве, на ученом совете. Не удалось только одного – снять Капицу в лаборатории, в процессе настоящей работы. Схватить эмоциональную сторону творческого процесса неимоверно трудно. И считаю, что удалось это в достаточной мере лишь однажды. Был в гостях у Святослава Рихтера. Он сел за инструмент, начал заниматься, аппарат стоял в метре от него. Святослав Теофилович погрузился в работу и забыл об установленном объективе. Поэтому удалось зафиксировать глаза человека в момент творчества.

– Почему на этой странице одни мужчины, вы, что же, женщин не снимаете принципиально?

– Вы ошибаетесь. Я фотографирую и женщин. Когда-то – Софию Лорен, Елену Образцову, Барбару Брыльску, Ларису Лужину. Много лет знаком, а значит, и снимаю Эдиту Пьеху, Анастасию Вертинскую, многих, многих других менее известных, но не менее прекрасных представительниц слабого пола. А то, что их нет на этих снимках, – случайность. Следующую беседу мы с вами можем посвятить исключительно женщинам.

– А был ли случай, когда вы пожалели о несделанном снимке?

– Нет, скорее всего не было. Жалел когда-то, что, скажем, не снял Петра Леонидовича с Нильсом Бором, когда тот приезжал в нашу страну. Не моя тут вина. Просто забыли пригласить. Не снял Хрущева, беседующего с Ваном Клиберном, зато сделал снимок его, Микояна и Косыгина в ложе на концерте пианиста в Большом зале консерватории. Если покопаться в памяти, можно и еще что-нибудь подобное вспомнить.

— Есть у вас профессиональный девиз?

– Несмотря ни на какие пристрастия, увлечения, склонности, настоящий фотограф должен уметь делать все. И еще. Фотограф снимает не аппаратом, не руками, а головой.

— Но ведь эти принципы не что иное, как формула профессионализма практически в любой области человеческой деятельности?

– Разумеется, иначе и быть не может. Просто у нас так же, как во всем и везде, сейчас катастрофически падают и мастерство, и общая культура. Недавно профессиональный фотокорреспондент принес мне неотретушированные, необрезанные снимки. Для моего поколения — это нонсенс, невозможно. Это неуважение не ко мне, а к себе, к своей профессии, такое должен знать начинающий, это азы, школа.

Но главная причина нашего упадка — в отсутствии системы образования. В США, например, более двухсот колледжей, несчетное количество курсов, где обучают фотографии. Там готовят также и историков фотографии, и фотографов-дизайнеров, специалистов по оформлению выставок, и художественных редакторов по фотографии для журналов и газет, и других профессионалов. Есть профессиональные фотокритики. У нас квалифицированная критика — редкость величайшая. К фотографиям в большинстве изданий относятся с чисто вкусовых позиций: нравится — не нравится, используя их зачастую как средство разбивки печатного текста на полосе, как декоративный элемент — где уж тут объективные художественные критерии. И, кстати, насколько мне известно, в Перечне профессий СССР нет профессии фотокорреспондент или фоторепортер. Там зафиксированы, кажется, фотолаборант и бытовой фотограф. Значит, нас вроде бы не существует, и, стало быть, некого «образовывать».

— Остается надеяться только на непосредственное общение, преемственность поколений, когда начинающие проходят выучку у старших.

– Сейчас надежда на это очень слабая. Когда-то, лет тридцать — тридцать пять назад, так оно и было. Нам, вчерашним любителям, очень помогали старшие коллеги. И в мастерстве — товарищеской критикой, советом, примером, и в тонкостях репортерской работы, и в общекультурном смысле. Кроме того, каждый сам учился, как мог. Я, скажем, до этого пятнадцать лет проработавший конструктором в тресте «Центрэнергомонтаж», развивая свой вкус, провел немало времени в музеях, учась у мастеров живописи законам построения композиции, особенностям освещения. В то время у фотографов шло взаимообогащение — вернисажи, обсуждения, споры, семинары. Мест таких встреч было немного, но они были. Сначала — фотосекция Комитета молодежных организаций СССР. Параллельно работала фотосекция Союза советских обществ дружбы. Здесь была атмосфера доброжелательного общения, проходили выставки, и ежегодно мы принимали множество зарубежных гостей, завязывали личные контакты. Посчастливилось познакомиться с легендарными «звездами» мировой фотографии: Анри Картье-Брессоном, Филипом Холсманом, Артуром Ротштейном, Эрнё Вадашем… Наши экспозиции путешествовали по всему свету, попадали даже туда, куда мы сами и помыслить не могли — франкистскую Испанию, например. Но не парадокс ли, что уже в перестроечное время, с приходом нового руководства ССОД, наша фотосекция в этой уважаемой организации прекратила свое существование.

Не так давно Общественный совет по фотографии был создан при Фонде культуры. Вошли в него самые квалифицированные фотографы. Там поддержали нашу давнюю идею — создание Товарищества фотографов. Президиумом фонда было принято положительное решение. По существу, никаких препятствий нет. За чем же, спросите вы, дело стало? За минимальной материальной базой. Необходим хотя бы крошечный аппарат — небольшая организационная структура: референт, секретарь и постоянное помещение. Пока — ни первого, ни второго, ни третьего. Сколько же можно работать на голом энтузиазме? За положительным опытом ходить далеко не надо — вся многолетняя деятельность фотохудожников Литвы — наглядный пример понимания обществом ценности фотографии как творческой деятельности. Отсюда и результаты — всеобщее признание литовской школы фотографии. И заметьте — единственный в Союзе Музей фотографии тоже там, в Шяуляе.

— Вы упомянули многие организации, но ни слова о вашем родном Союзе журналистов.

– Хоть я и член бюро фотосекции Московской журналистской организации, и мы даже иногда собираемся, заседаем — не чувствую реальных результатов этой работы. В столице, если мне память не изменяет, более пятисот членов нашей секции, но забыл, когда было последнее общее собрание, а одной-двух выставок в год явно недостаточно для ощущения творческой жизни организации. И удивляться тут не приходится — ни помощи, ни социальной защиты, так необходимой каждому фотографу, эта организация не обеспечивает.

Мы разрываемся между настоящим творчеством и редакционной текучкой, тоже, конечно, необходимой, которая дает средства к существованию, но не дает полной самореализации. Наши права, наш социальный статус, специфические профессиональные потребности отстаивать некому. Вот совсем недавно ушли из жизни наши фотографы Анатолий Гаранин и Дмитрий Бальтерманц. Они унесли с собой бесценный опыт профессионалов мирового класса. Их работы публиковали сотни различных изданий. Горько и обидно, но за редчайшим исключением, ни одно из них не нашло места для слов признательности и прощания. О каком престиже профессии можно говорить…

Поэтому и возник сначала проект, а теперь и оргкомитет по созданию Союза фотохудожников СССР. Очень хочется верить, что проект осуществится и новая творческая организация сможет сдвинуть дело с мертвой точки. И общество начнет понимать, что фотография может много больше, чем это представляется сейчас. И появится заинтересованный хозяин у гибнущих ныне ценнейших архивов мастеров — фотолетописи страны (сколько их после смерти авторов останется бесхозными и невостребованными). И осуществится наконец мечта, не только моя, об отечественном государственном музее фотографии. Во всем мире фотография стала неотъемлемой частью музеев современного искусства. Дмитрий Сергеевич Лихачев как-то делился своей мечтой о музее текущей истории с непрерывно сменяющимися фотографиями, отражающими реальную картину движущегося времени, когда каждое истекшее мгновение уже становится историей. И это не утопия — это вполне осуществимо.

— У вас, Валерий Альбертович, сорок восемь лет трудового стажа, из них — более тридцати трех в профессиональной фотожурналистике. Вы работали штатным корреспондентом ТАСС, «Недели», журналов «Советская женщина», «Советское фото», «Фрайе Вельт» (ГДР), сотрудничали с ведущими центральными органами информации и у нас, и за рубежом, участвовали в огромном количестве выставок, лауреат и обладатель множества дипломов и премий. Вы были одним из руководителей фотосекции Комитета молодежных организаций и председатель общественного совета по фотоискусству Советского фонда культуры, член оргкомитета по созданию Союза фотохудожников СССР. Многие ваши снимки, об этом уже можно сказать с полной уверенностью, стали классикой. И, хотя об этом спрашивать не принято, все-таки спрошу: с чем вы перешагнули шестидесятилетний рубеж, когда уже можно подводить какие-то итоги — в социальном да и в материальном плане?

–Как вы знаете, званий у нас фотографам не дают. Хотя, впрочем, есть звание — с 1990 года — пенсионер. Машин много — марки на любой вкус: «роллс-ройс», «мерседес», «кадиллак» … в масштабе 1/24 и коллекция миниатюрных паровозиков с вагонами. Хобби у меня такое. Кроме того, архив — 100 тысяч негативов, систематизированных в относительно четком порядке. И семьдесят рублей пенсии…

Беседу вела К. Пульсон, 4 августа 1990 год