текст, продолжение (3)

(Продолжение, часть 3)

В этом альбоме теме Великой Отечественной войны посвящено несколько фотографий: «Стихи о войне» – снимок, о котором мы только что рассказали, – заключительный в этом ряду. И если по самому строю своему, по композиции «Стихи о войне» можно сравнить с героическим реквием, то снимок, открывающий тему, – совсем иного рода. Это «Стужа», одна из ранних работ автора. Стылая, окоченевшая земля под чёрным, в налетевших тучах небом. Сугробы серебрятся в холодном неверном свете луны, изредка выглядывающей из разрывов облаков. Над сугробами шевелятся голые тонкие сучья низкорослых деревьев, засыпанных снегом.
Всё в кадре дышит тревогой, будто слышится злой посвист ледяного ветра, будто доносится до тебя голодный вой волков, притаившихся за сугробом. Едва намеченная перспектива усиливает впечатление какого-то недоброго движения, погони; линии дороги на переднем плане и чёрная полоска далёкого горизонта сойдутся где-то за правым срезом снимка, в неведомой дали. Чёрное углубление в снегу в центре снимка – как воронка от взрыва бомбы – дополняет впечатление. Этот снимок – воспоминание о войне, её образ, эхом отозвавшийся в послевоенной памяти. А между ним и «Стихами о войне» – пять других снимков, как части в большом симфоническом произведении: камни Сталинграда и Бреста, мост через Неву в Ленинграде, минута молчания в Саласпилсе, молодожёны у памятника героям десанта в Евпатории… Мужество и скорбь, цветы и слёзы и благодарная память внуков.

И ещё одна существенная особенность. В обширной и разнообразной практике фоторепортёра многое переменчиво. Меняются марки и типы фотоаппаратов, изменяется техника фотографирования, появляется оптика, открывающая новые возможности кадра, сменяют одна другую темы и задания, определяемые потребностями жизни и заботами редакции. Выполняя их, фоторепортёр попадает в самые отдалённые уголки и в самые различные ситуации, оказывается то в одной, то в другой среде, становится свидетелем самых разных по характеру событий, разных настроений.
И беда, если при этом не «меняется» сам фоторепортёр. Если при всём этом разнообразии он «остаётся верен» раз навсегда определённым формам и методам, если он не умеет найти нужный именно этой теме и этому событию подход. Наподобие того, как неумелый, начисто лишённый воображения или равнодушный ко всему на свете интервьюер задаёт один и тот же сакраментальный вопрос – «А каковы ваши дальнейшие творческие планы?» – и токарю-новатору, и боксёру-тяжеловесу, и учёному-астроному, и модному эстрадному певцу. Задаёт вполне уныло и готов удовлетвориться самым формальным ответом.

Точно также происходит воспроизводство скуки и серости в фотографии: ремесленник чаще всего вырабатывает «универсальный», на его взгляд, стереотип, штамп, модель – в лучшем случае две-три такие модели – и усиленно эксплуатирует их. Пресловутая формула: человек плюс станок (трактор, комбайн, микроскоп, весло и т.д., и т.п.) – вот наиболее употребительный из таких стереотипов. Здесь вся тяжесть решения темы переложена на внешние, формальные признаки. Здесь уже не надо обдумывать сюжет, искать композиционное решение, выявлять характер. Ибо стереотип – это даже не замена всех этих важнейших компонентов, это их отрицание. Не нужно ничего искать, не нужны ни психологизм, ни ярко выраженная индивидуальность характера, ни сложные ассоциации.
Ремесленнику всё легко.

Мастеру, художнику – всё непросто, всё требует работы ума и сердца. Мастеру всё время надо перенастраиваться, вникая в тему, резонируя настроению, атмосфере события, постигая характеры. Добиваясь правды, истины, открытия. Этим и прекрасно всякое подлинное искусство.
Этим и прекрасна фотография.

До тех пор, пока существует фотография, фоторепортаж, пока задания редакции газеты или журнала составляют обычную практику, профессиональную среду фоторепортёров будет волновать проблема подхода к сюжетам и темам повторяющимся. Проблема, смысл которой можно выразить парадоксальной формулой: повторяя не повторяться. А это значит: совершенствованием ремесла достичь грани искусства. Это верно, что фотографию куда с большим правом нежели живопись называют «остановленным мгновением». Но во имя чего останавливают мгновения? «Не преисполнено ли гордыни и искусство в самонадеянном желании познать мгновения мгновений бытия?..» - задаётся вопросом в своих писательских «Страницах из записной книжки» Юрий Васильевич Бондарев. И отвечает сам: «Но без этого … нет искусства».
Однако, как совместить требования искусства с условиями и требованиями оперативной ежедневной работы фотожурналиста? Ведь фоторепортёр, в самом деле, – это не живописец, который может трудиться год над одним-единственным полотном и прославить себя… Увы, не все задумываются над этим, отдав себя во власть пресловутой редакционной текучки, которая в конце концов может показаться заколдованным кругом, из которого нет выхода.

Как в этих обстоятельствах поступает Генде-Роте? Он исходит из того, что почти каждый, если только ему не противопоказано вообще заниматься фотографией (как, впрочем, и в любой другой сфере творчества), может воспитать в себе невосприимчивость к шаблону, штампу, к бесконечному, конвейерному воспроизведению одного и того же. Надо только понять, уяснить, почувствовать, что сила фотографии, каждого отдельного снимка, каждого уловленного мгновения – в его неповторимости, в бесконечном своеобразии человеческих типов, характеров, настроений. Столь же множественном, как сама жизнь. А если это так, то не чудовищной ли глупостью становятся энергичные попытки «причесать» эту жизнь, свести её к привычному набору состояний, к стереотипным композиционным решениям, давно примелькавшимся миллионам зрителей?

У Генде-Роте на этот счёт особое мнение. Сам он отнюдь не грешит штампами в их обиходном смысле слова, избегая повтора в самом подходе к теме, всегда отыскивая какой-то внутренний, своеобразный стерженёк той или иной истории, события, характера. Порой он проявляет недюжинную выдержку и терпение, будто бы поджидает, когда вырисуется тема, и ждёт – готов ждать – несколько лет, снимая одного и того же героя (героиню) и складывая снимки в конверт.
Естественно, за это время он хорошо знакомится с «объектами съёмки», становится в какой-то мере своим человеком, а ведь это очень важно, особенно в тех случаях, когда имеешь дело с личностью оригинальной, своенравной, не быстро раскрывающейся перед человеком незнакомым, да ещё, как правило, не очень благоволящей к фотожурналистам. Или абсолютно равнодушной к фотографической «славе».
Рано или поздно при таком методе «замедленной съёмки» наступает момент, когда из суммы накопленных снимков-фактов возникает новое качество: сюжет, концентрирующий в себе уже не только факты, но и смысл, исполненный значения социального, порою – высокого драматизма (как, например, серия о замечательном советском учёном Льве Ландау. Здесь, в альбоме, помещены лишь два снимка этой серии).

В иных случаях, идя по этому пути, автор поднимается до уровня исторического обобщения, как это было, например, в сюжете, названном «Паранджа», – о старой Мукаррам и её внучке Малике. К рассказу о жизни и судьбе старой узбекской женщины, о драматических событиях этой жизни В. Генде-Роте приступает как к повествованию историческому. Всего пять снимков в этом повествовании-очерке, но и на столь ограниченном пространстве эпически-неторопливо разворачивается широкая панорама событий, перевернувших мир, открывших для женщины Востока дорогу к свету, к жизни, достойной человека.

Присмотритесь, как выполняет эту, им самим перед собой поставленную, задачу В. Генде-Роте. Ему ведь по сути дела надо рассказать о двух эпохах, разделённых между собой многими десятками лет, а в его распоряжении нет волшебной машины времени, чтобы перенестись через хребты времён. У него нет даже свидетельств старого семейного альбома: в годы своей молодости – своего проклятого рабства – Мукаррам не помышляла о том, чтобы сняться на «фотокарточку». И Генде-Роте «воссоздаёт» всё то, чего он в силу непреодолимых обстоятельств лишён и делает это не с помощью грубой постановочной имитации, а тонким и остроумным использованием фотографических образов и оригинальных приёмов съёмки.

Опершись на клюку, вспоминает дела минувших лет старая Мукаррам… Вспоминает, как ходила по улочкам древней Бухары, закутанная с головы до ног в чёрный саван, в парандже, застилавшей свет.
– Покажите, как это было, – просит Генде-Роте старую женщину, но у неё нет паранджи. Только в музее нашли чудом сохранившиеся одежды прошлого. Кто-то надел на себя: вот, смотрите!.. Но этого мало. И Генде-Роте ходит по Бухаре, отыскивая кадр, в котором бы материализовалось само течение времени. Он находит этот кадр (снимок «Дворец эмира бухарского») и снимает старые башни дворца на фоне мятущегося, предгрозового, закрученного вихрем неба. В самой композиции, в тональности этого кадра, насыщенного тревогой, будто слышится битва стихий, отзвук великих сражений. Вечная статика и вечное движение – в этом столкновении противоположных начал ключ к пониманию судьбы Мукаррам, судьбы восточной женщины, с вековой закрепощенностью которой раз навсегда покончил Великий Октябрь.

А подлинной находкой этого очерка стал снимок «Таким Мукаррам видела мир», сразу раздвинувший временные образные рамки темы. Генде-Роте сделал этот снимок через волосяную сетку паранджи – и очертания предметов сразу же оказались размытыми, люди превратились в паризраков, мир померк, будто закатилось солнце; эмоционально этот приём оказался, бесспорно, очень сильным, – сама мысль о бесправии женщины, её изоляции от общества, от жизни обрела вдруг образное, острое звучание.
И тут же – мгновенный, как взмах крыла, перелёт через десятилетия: Малика Атарова, внучка старой Мукаррам, преподавательница английского языка в Бухарском педагогическом институте. Точный, пропагандистски эффективнейший расчёт: этот маленький, скромный, почти протокольно простой снимок ставит естественную и очень убедительную точку в историческом повествовании – своеобразном фотографическом исследовании, проведённом Валерием Генде-Роте.

Судьбы людей – всегда привлекательная тема для фотожурналиста. Конечно, «Паранджа» – редкая удача, и здесь автор буквально «превзошёл себя» в изобретательности и драматизме. Но и в случаях более «лёгких» он, как говорится, не проходит мимо. Вот два изящных снимка – пианист и пианистка (в цикле «С ними Бах…») Это лауреаты ꓦ Международного конкурса пианистов в Лейпциге Михаил Волчок и Лариса Дедова. Когда автор снимков случайно узнал, что его герои познакомились и поженились, он постарался разыскать их и фотографически скрепить супружеский союз, сделав «двойной портрет в раме» … Чувство юмора, бесспорно, свойственно Валерию Генде-Роте.

Вот снимок «Лодочная станция» из серии «Лодки» – что здесь особенного? Поначалу может показаться даже, что и тема тут не выявлена, да и лодок, собственно, на фотографии нет, а в добавок и сама композиция снимка какая-то дробная, случайная, и «точка зрения» фотообъектива выбрана как-то простовато, примитивно – в лоб, и о персонажах снимка сказать буквально нечего, такие они обычные, заурядные…
Но вглядитесь повнимательней в снимок, – и он заживёт. Три уровня, три горизонтали, разрезавшие плоскость снимка почти на равные части – вода, стенка набережной, улица – как этажи театральной сценической конструкции, на которой вот-вот должно разыграться забавное или грустное, драматически напряжённое или вакхически весёлое, буйное действо. Сцена снимка тоже населена действующими лицами. Их, правда, больше, чем число юношей и девушек, которых вы можете здесь разглядеть. Больше потому, что в кадре «на равных» действуют и тяжёлый ритм гранитных глыб, из которых сложена стенка, и незамысловатое кружево чугунной решётки парапета, и рябь воды, и быстрый, но не суетливый, ритмичный разбег каменных ступеней. Всё это живёт в снимке своей неброской, внутренней жизнью, олицетворяя собой самый дух города.
Этот тихий, скромный уголок, конечно же, не претендует на выразительность символа, его облик не воспроизведут на памятных открытках или обложках иллюстрированных журналов. Но зато в нём ничто не противостоит человеку, не возвышается над ним, не подавляет его. Жизнь эта одушевляется и теми, кто пришёл сюда и так естествен здесь, что даже под любопытствующим оком нацеленного издали объектива, не изменил ни позы, ни движения своего, ни линии взгляда. Продолжение